БЕЛЫЙ

Андрей [наст. имя Борис Николаевич Бугаев] (14(26).10. 1880, Москва - 8.01.1934, там же), поэт, прозаик, культуролог, литературовед, религ. мыслитель. Отец Б., Николай Васильевич Бугаев (1837-1903),- математик, обосновавший концепцию эволюционной монадологии, декан физико-математического фак-та Московского ун-та, председатель Московского математического об-ва; мать - Александра Дмитриевна, урожд. Егорова (1858-1922), пианистка.

В младенчестве Б. был крещен в ц. Живоначальной Троицы на Арбате. Детство и юность Б. прошли в атмосфере муз. и интеллектуальной Москвы. В доме бывал Л. Н. Толстой. В 1891-1899 гг. Б. учился в гимназии Л. И. Поливанова. Здесь у него пробудился интерес к поэзии, в особенности к франц. (П. Верлен, А. Рембо, С. Малларме) и старшим рус. символистам (К. Д. Бальмонт, В. Я. Брюсов, Д. С. Мережковский). Б. увлекся А. Шопенгауэром и буддизмом. Осенью 1895 г. Б. стал писать стихи. Формирование творческой личности Б. с его исключительными и разнообразными дарованиями происходило в дальнейшем под влиянием знакомства (кон. 1895 - нач. 1896) с семьей Соловьёвых (брата философа Вл. С. Соловьёва Михаила Сергеевича, с сыном к-рого Сергеем он дружил всю жизнь), поселившихся в том же доме на углу Арбата и Денежного пер. (ныне Арбат, д. 55; в сент. 2000 здесь после реконструкции открыта Мемориальная квартира Б.).

А. Белый. 1933 г. (РГАЛИ)

А. Белый. 1933 г. (РГАЛИ)

В мае-июне 1896 г. Б. ездил с матерью за границу: Берлин, Париж, Швейцария. В янв. 1897 г. сочинил романтическую сказку - самый ранний из сохранившихся творческих опытов. Весной 1898 г. под влиянием внезапного озарения во время великопостного богослужения начал писать драматическую мистерию «Антихрист» - о воцарении антихриста на Земле (осталась неоконченной; опубл. 2 фрагмента: «Пришедший» (Северные цветы. М., 1903. Альм. 3), «Пасть ночи» (Золотое руно. 1906. № 1)). Б., т. о., предвосхитил «Краткую повесть об антихристе» (1900) Вл. Соловьёва. Так наметился поворот от юношеского пессимизма к мистико-эсхатологическим переживаниям.

В 1899 г. Б. по настоянию отца поступил на естественное отд-ние физико-математического фак-та Московского ун-та. В физическом кружке проф. Н. А. Умова представил реферат «О задачах и методах физики». Нек-рое время увлекался химией, работал в университетской лаборатории, ему прочили будущее ученого-биолога. Осенью 1899 г. Б., по его выражению, «всецело отдается фразе, слогу» Ф. Ницше. Все больше Б. захватывало лит. творчество. В нач. 1900 г. он приступил к сочинению «Северной симфонии» (1-я, героическая, окончена в дек.) - произведения, написанного ритмизованной прозой и белыми стихами, с использованием законов муз. композиции (сквозные темы, лейтмотив и контрапункт) (М., 1904). Б. удалось запечатлеть некий условно-фантастический мир, вызывающий у читателя ассоциации с христ. средневековьем: «Молодой рыцарь склонялся у Распятия, озаренного лампадой / Красный лампадный свет ложился на серые стены. / Была в том сила молитвы». Свящ. Павел Флоренский назвал «Северную симфонию» поэмой мистического христианства.

Весной 1900 г. состоялась встреча Б. с Вл. Соловьёвым (незадолго до его кончины); Б. присутствовал на чтении «Краткой повести об антихристе». Под влиянием философа эсхатологические ожидания и софиологические искания Б. крепли: он ждал очистительной грозы и Второго пришествия Спасителя в ближайшее время, в дни наступавшего XX столетия: «Приход Христа уже при дверях, нежданное близится с уверенностью»,- пишет Б. Хилиастические чаяния юноши не сбылись, и это породило острое разочарование. Весной 1901 г. у Б. возникло чувство платонической любви к Маргарите Кирилловне Морозовой; он стал писать ей экзальтированные письма за подписью «Ваш рыцарь»; Б. видел в ней воплощение Души мира, Софии, Лучесветной Подруги.

Б. был исполнен глубоких противоречий. В марте-авг. 1901 г. он создал 2-ю, драматическую, симфонию, в к-рой осмеял крайности мистицизма. М. С. Соловьёв и Брюсов напечатали ее в изд-ве «Скорпион» под лит. псевдонимом «Андрей Белый» (придуман Соловьёвым).

В окт. 1901 г. (еще до канонизации прп. Серафима Саровского) Б. прочел «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря», к-рая стала его настольной книгой. «Образ Серафима, весь чин молитв его, оживает в душе моей,- писал Б. впосл.,- с той поры я начинаю молиться Серафиму; и мне кажется, что он тайно ведет меня; образ Серафима, как невидимого помощника, вытесняет во мне образ покойного Вл. Соловьёва; я весь живу Дивеевым и сообщениями из Дивеева сестры А. С. Петровского, монашенки этой обители» (цит. по: Лавров. С. 96).

В дек. 1901 г. Б. встречается с Брюсовым, Мережковским и З. Н. Гиппиус. 2-я симфония стала лит. дебютом Б. (М., 1902), получила высокую оценку в кругу приверженцев символизма, но была отвергнута более широким кругом читателей. В 1902 г. Б. приступил к работе над 3-й симфонией «Возврат» (М., 1905), в к-рой непреходящий мир духовных сущностей (ноуменов) представлен в контрастном сопоставлении с иллюзорностью земной юдоли. К этому времени относится его увлечение И. Кантом, произведения к-рого Б. читает в подлиннике. Осенью 1902 г. Б. становится постоянным участником «сред» Брюсова. В «Мире искусства» (№ 11, 12) выходят его статьи «Певица» и «Формы искусства». В янв. 1903 г. завязывается переписка Б. с А. А. Блоком. В 1903 г. Брюсов печатает цикл стихов Б. «Призывы» в альманахе «Северные цветы» (поэтический дебют Б.).

28 мая 1903 г. Б. успешно окончил Московский ун-т, получив диплом 1-й степени. На следующий день умер его отец. Пережив душевное потрясение, Б. впосл. никогда не работал по специальности, но естественнонаучные познания творчески использовались им в теоретических изысканиях на стыке с гуманитарными науками, с богословием. К лету 1903 г. относится интенсивная работа Б. над сб. «Золото в лазури» (М., 1904), объединившим ранние стихи и лирические отрывки в прозе, а также над статьями «О теургии» (Новый путь. 1903. № 9) и «Символизм как миропонимание» (Мир искусства. 1904. № 5). В этих статьях Б. проповедует символизм как новую ступень культуры, осознанное религ. творчество жизни - прообраз грядущего универсального теургического жизнетворчества, выходящего за пределы искусства и восходящего к вершинам самопознания. Такое самопознание для Б. было соединением со Христом, постижением подлинной жертвенности. Б. рассматривал символизм как некий универсальный синтез духовных исканий христ. Запада и пантеистического Востока. Через поэзию и философию Вл. Соловьёва он усвоил платоновскую идею «двоемирия»: видимый мир лишь отражение «подлинной» реальности («Только отблеск, только тени / От незримого очами...»). Все сверхчувственное, неадекватное слову является несказанным, но его способен передать на сокровенном языке символ. Для Б. символ был универсальной категорией и художественным образом, знаком реальности и окном в трансцендентный мир. В его стихах («Во храме», июнь 1903) зазвучало исповедание религ. веры.

Постепенно Б. входит в круг писателей-символистов, к к-рым у него противоречивое отношение: принимая поиск новаторской стилистики, он отвергает декадентское, нерелиг. мировоззрение.

Осенью 1903 г. Б. становится вдохновителем «Аргонавтов» - религиозно-мифотворческого кружка друзей-мечтателей (С. Соловьёв, Эллис, А. С. Петровский, В. В. Владимиров, М. И. Сизов и др.), для к-рых искание золотого руна уподоблялось стремлению к солнцу: «Солнце - вечное окно / В золотую ослепительность» («Солнце»). В смерти они видели залог воскресения, уплывание (успение) за черту горизонта к аргонавтическому Солнцу. «Аргонавты» чаяли откровения Жены, Облеченной в Солнце,- Вечной Женственности, Софии, Премудрости Божией; устремляя взоры к Небесному Иерусалиму, они ощущали рубеж XIX-XX вв. как залог духовного обновления для всего человечества.

Опять с несказанным волненьем

Я ждал появленья Христа.

Всю жизнь меня жгла нетерпеньем

Старинная эта мечта,-

писал Б. в стихотворении «Забота» (1903, из сб. «Золото в лазури»).

В янв. 1904 г. происходит встреча Б. с Блоком, «дороги их скрещивались и снова расходились... дружба-вражда в главном определила собой их жизнь - и личную, и литературную» (Мочульский. 1997. С. 280). Б. переживает увлечение Л. Д. Менделеевой-Блок, в к-рой увидел отблеск Вечной Женственности. Крушение юношеских идеалов и надежд на мистериальную любовь (еще ранее и к Н. И. Петровской) как духовный союз посвященных привело к переоценке ценностей. Остается лишь глубокая религ. вера, укорененная в душе. В 1904 г. Б. вместе с матерью совершает паломничество в Саров и Дивеево, к мощам прп. Серафима Саровского (спустя год после его прославления).

В сент. 1904 г. Б. поступил на историко-филологический фак-т Московского ун-та (через 2 года прекратил обучение). Он участвовал в семинарах проф. С. Н. Трубецкого (по Платону) и проф. Л. М. Лопатина (по «Монадологии» Г. Лейбница). Изучая неокантианство, увлекся теоретической философией и точным знанием. Но под влиянием Г. Риккерта (1863-1936) приходит к заключению, что точные науки не объясняют мир как целое: они ограничивают предмет познания и тем самым «систематизируют отсутствие познания». Подлинная жизнь раскрывается не через научное познание, а через творческую деятельность, к-рая «недоступна анализу, интегральна и всемогущественна».

9 янв. 1905 г., в «кровавое воскресенье», Б. впервые приехал в С.-Петербург, где прожил месяц на квартире Мережковских, превратившейся в политический клуб. Разгон рабочей демонстрации его потряс. Б. пережил глубокий мировоззренческий кризис, вслед. чего усомнился не только во мн. прежних ценностях, но и в святынях. 14 авг. 1905 г. он писал П. А. Флоренскому: «Запрезирал в себе Андрея Белого, захотел стать Андрюхой Краснорубахиным... И не знаю, усталость ли это или отврат от религии... Все-таки я думаю, что все осталось по-прежнему, и я - христианин» (Контекст. 1991. С. 40-41). Б. продолжал носить поверх одежды крест, подаренный ему З. Гиппиус.

По мере развития революционных событий Б. оказался захвачен ими. Он стал читать «Капитал» К. Маркса, социал-демократические и анархические брошюры. Политический индифферентизм Б. сменяется лево-радикальными настроениями, близкими народническим и анархическим. Дошло до того, что в июле 1906 г. в своем имении Серебряный Колодезь Б. агитировал крестьян столь самозабвенно, что на него было заведено полицией дело «О подстрекательстве помещика Б. Н. Бугаева к разграблению собственного имущества». Убегая от этих вопиющих противоречий, 20 сент. 1906 г. Б. выехал за границу - в Мюнхен, затем в Париж, где 22 февр. 1907 г. прочел лекцию «Социал-демократия и религия», в к-рой провозгласил единую цель религ. строительства и социального переворота - созидание нового мира, свободного от ненависти и дисгармонии. «Взрыва не избежать. Кратер откроют люди кремневые, пахнущие огнем и серою!» - говорил Б. впосл. (Валентинов (Вольский) Н. Два года с символистами. М., 2000. С. 281).

Возвратившись в Москву, Б. выступил 28 февр. 1907 г. в «Обществе свободной эстетики» с чтением своих стихотворений. В марте принял участие в разработке программы «Общества свободной эстетики» и полемической платформы ж. «Весы», направленной против «мистического анархизма» Г. И. Чулкова, отстаивая чистоту символизма как лит. школы (цикл статей «На перевале», 1906-1909). 14 апр. прочел в Политехническом музее лекцию «Символизм в современном русском искусстве». Творчество помогло ему преодолеть кризис и войти в рабочую колею.

30 июня 1907 г. Б. завершил работу над 4-й симфонией «Кубок метелей» (начал летом 1902), о к-рой свидетельствует: «4-я симфония должна была дать новую, мистически правильную, транскрипцию 2-й: раскрыть подлинную ноту времени: Второе пришествие уже происходит; оно не в громе апокалипсических событий истории, а в тишине сердец, откуда появляется Христос». В этой внешне эффектной, но откровенно еретической интерпретации Б. вновь предвосхищает своего буд. учителя, на этот раз Р. Штайнера, с его учением о Втором пришествии Христа в эфирном теле.

Б. полагал, что есть внутреннее созвучие у задач религ. обновления и социального переворота. Не случайно новую кн. стихов «Пепел» (СПб., 1909) он посвятил памяти Н. А. Некрасова. «Насквозь русский, эмоциональный, мягкий, увлекающийся, живущий в своем мире фантазии, он мало чувствовал реальность жизни и, если с ней сталкивался, то страдал и бунтовал»,- так характеризует поэта М. К. Морозова (Кубок метелей. М., 1997. С. 16). В «Пепле» произошел сдвиг от надмирного к земному; не «золото» и «лазурь» (символы горнего мира), а «свинец облаков», «просторы голодных губерний», кабаки, в к-рых заливает горе вином его лирический герой, бродяга и «горемыка». Чувства одиночества и оставленности, можно сказать, богооставленности оттеняются контрастными ритмами лихой пляски. Но и в напряженной атмосфере уличных митингов и демонстраций (цикл «Город») нет подлинного оживления и соборной радости. В рецензии Сергея Соловьёва на «Пепел» прозвучал справедливый упрек: «Характерно, что поэт видит в России все, что видел Некрасов, все, кроме храма, о камни которого бился головой поэт народного горя. Скудного алтаря, дяди Власа, апостола Павла с мечом нет в книге Андрея Белого» (Весы. 1909. № 1. С. 86).

За социально-эпическим «Пеплом» следует лирико-медитативная кн. Б. «Урна» (М., 1909), образец философской поэзии, автор к-рой творчески развивает традиции Е. А. Баратынского и Ф. И. Тютчева. В «Урне», как и во мн. поэтических и прозаических произведениях Б., обращают на себя внимание яркие словесные новообразования; «некоторые слова, изобретенные им,- считал Н. О. Лосский,- следует ввести в общее употребление, но есть у него и слова, выражающие столь тонкие и мимолетные оттенки описываемого им случая, что они могли быть употреблены только один раз в жизни» (История русской философии. М., 1994. С. 362).

Повесть «Серебряный голубь» (М., 1910), по замыслу Б., должна была стать 1-й частью трилогии «Восток или Запад». В ней Б. чутко предугадал серьезную духовную опасность для России сектантства, питательной почвой для к-рого являются народные суеверия, пережитки язычества и т. н. двоеверие. Традиц. для рус. лит-ры тема хождения в народ раскрывается здесь как антитеза «почвы» и культуры, противостояния голубиного и ястребиного, ангельского и бесовского в народной душе. По мнению Н. А. Бердяева (ст. «Русский соблазн»), Б. отрицает азиатскую, косную Россию во имя грядущей России, очищенной духовно и нравственно: «В романе А. Белого есть гениальный размах, выход в ширь народной жизни, проникновение в душу России... чувствуется возврат к традициям великой русской литературы, но на почве завоевания нового искусства» (Русская мысль. 1910. № 11. С. 104). Свою трактовку национально-религ. самобытности России, не сводимой ни к западнической, ни к славянофильской концепции, Б. изложил в очерках «Россия» (газ. «Утро России». 18 нояб. 1910), «Трагедия творчества: Достоевский и Толстой» (М., 1911) и др.

В 1909 г. Б. явился одним из организаторов изд-ва «Мусагет», объединившего сторонников символизма религиозно-философской ориентации. «Мусагетом» выпущены книги Б. «Символизм» (М., 1910) и «Арабески» (М., 1911) с философско-эстетическими, критическими и стиховедческими статьями 1900-х гг. Статьи Б. о символизме, о рус. классиках и совр. писателях составили его кн. «Луг зеленый» (М., 1910). Обоснованию философско-культурологического базиса символизма посвящены статьи Б., печатавшиеся «Мусагетом» в 1912 г. в двухмесячнике «Труды и дни» (Б. вместе с Э. К. Метнером редактировал издание). Эти книги и статьи объединены стремлением обосновать символизм как универсальную систему, охватывающую все аспекты мировой культуры и дающую ключ к осмыслению любых ее конкретных модификаций.

Стихотворения 1909-1911 гг., собранные в кн. «Королевна и рыцари» (Пг., 1919), отразили перемену в мироощущении Б. от пессимизма и отчаяния к поиску нового пути жизни, к эпохе второй зари. Этому духовному перелому способствовало сближение с начинающей худож. Анной Алексеевной (Асей) Тургеневой (в 1910 г. она становится женой Б., их гражданский брак был оформлен в Берне). Вместе с ней Б. совершил заграничное путешествие и паломничество в Св. землю (дек. 1910 - апр. 1911: Сицилия, Тунис, Египет, Палестина). Свои впечатления и размышления Б. изложил в двухтомных «Путевых заметках» (издан был только 1-й). 14 апр. 1911 г. Б. записал: «Вчера встречали Пасху в Иерусалиме, у Гроба Господня! Христос воскресе! Что за великолепный город Иерусалим! Как радостно в Иерусалиме; здесь нет никакой профанации. Страшное напряжение чувствуешь у Гроба Господня: арабы, армяне, абиссинцы, копты, католики, греки, мужички... вся эта пестрая толпа радостно возбуждена. У Гроба Господня непрекращающийся Собор Церквей и этот Собор Церквей увенчан одним куполом».

Осенью 1911 г. Б. приступил к работе над романом «Петербург» (опубл. в сб.: Сирин. СПб., 1913-1914. Кн. 1-3; отд. изд.: Пг., 1916; сокр. ред.: Берлин, 1922), ставшим бесспорным достижением рус. символизма. Продолжая петербургскую тему, восходящую к Пушкину, Б. создал фантасмагорические образы героев, к-рые становятся жертвами исторического рока. Конфликт между сенатором Аблеуховым и его сыном Николаем, подпавшим под влияние террористов, актуален. Бердяев считал, что Б. развивает традиции Э. Т. А. Гофмана, Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского, но в отличие от них погружает человека в космическую безмерность, отдает его на растерзание космическим вихрям. Ему т. о. удается художественно раскрыть особую метафизику рус. бюрократии, эфемерное бытие, мозговую игру, в к-рой все составлено из прямых линий, кубов, квадратов. Говоря о разрушении Б. цельных органических образов, Бердяев проводил параллель с кубизмом П. Пикассо и подчеркивал, что это распыление обусловлено авторской историософской концепцией: «Медный Всадник раздавил в Петербурге человека» (Астральный роман // Кризис искусства. М., 1918. С. 45). Революция 1905 г., создающая фон для сюжетного действия в романе, осмысляется Б. как знамение конца и неотвратимого возмездия; она не может вывести Россию на спасительные пути: красному домино, символизирующему революцию, противопоставляется белое домино - образ Христа, духовного и нравственного очищения.

Весной 1912 г. Б. с А. Тургеневой вновь уехали за границу. Побывав в Кёльне на лекции Штайнера, основоположника антропософии, они становятся его приверженцами и следуют за доктором в его лекционных поездках по Европе. Б. был убежден в том, что в учении Штайнера (к-рого называл «воин Христов») он обрел системное воплощение своих духовных интуиций, искомую гармонию между мистическим визионерством и рациональным, научным знанием. «Розенкрейцерский путь, проповедуемый Штейнером, есть воистину путь чистого христианства»,- писал Б. в 1913 г. Морозовой, что красноречиво свидетельствует о его духовных исканиях, иллюзиях и заблуждениях. Прот. Георгий Флоровский в «Путях русского богословия» (1937) пишет о духовной атмосфере в России в нач. XX в.: «...сказывалось здесь не только искание мировоззрения, но еще больше потребность в интимном духовном правиле или ритме жизни, в аскезе и опыте. Отсюда же и увлечения антропософией, именно как определенной практикой и путем. Этот психологический рецидив гностицизма остается очень характерным и показательным эпизодом в недавнем религиозном развитии русской интеллигенции». В образах творческого воображения Б. «всего ярче открывается «русский соблазн»» (П., 1988. С. 485).

С марта 1914 г. Б. живет в Швейцарии, где участвует в строительстве антропософского центра Гётеанум (Iohannesbau) в Дорнахе, близ Базеля. Свящ. П. Флоренский писал Б. сюда в 1914 г.: «Есть много путей, которые схематически, «вообще» я не мог бы рекомендовать и которые методологически, «вообще», я стал бы анафематствовать. Но это все вообще. Однако о Борисе Бугаеве, живущем в Базеле, что бы он ни делал, я не могу сказать: «Вот идет к гибели». Мысленно вручаю Вас Господу, которого и ощущаю бодрствующим над Вами, и говорю: «Не знаю, но я верю в личность и надеюсь, что как-то и для чего-то все это надо, т. е. приведет к благому концу...» Все, что говорится о ней (антропософии.- В. Н.), и в частности, Вами, звучит так формально, что можно всему сказать «да» и всему сказать «нет», в зависимости от содержания опыта, наполняющего эти контуры... В конце концов, формулы о «потоплении ума в сердце» или о «нисхождении ума в сердце» могут быть и все православны, и все неправославны. Вы сами знаете, что и в православии требуется не вообще мистика, а умная мистика, требуется умное зрение... Однако уже в Ваших схемах я уловил подстановку терминов антропософских в путь Восточный» (Контекст. 1991. С. 51). «Надежда Флоренского отчасти сбылась: вскоре Белый разочаровался в Штейнере и отошел от него,- отмечает совр. исследователь.- Но интереснее всего в письме Флоренского другое. Это его предупреждение о том, что не стоит обманываться внешней схожестью некоторых слов и формул, употребляемых в Православии и в антропософии. Возможно совершенно нехристианское толкование традиционных православных формул. И возможно христианское прочтение антропософских словосочетаний (например, «мистерия Христа» или «мистерия Голгофы»)» (Кураев А., диак. Сатанизм для интеллигенции: В 2 т. М., 1997). На самом деле разочарование Б. в Штайнере объяснялось личными мотивами и не распространялось на его учение. В 1915 г. Б. пишет философское исследование «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности» (М., 1917), посвященное разбору теории цвета Гёте и полемике с Метнером, давшим критический анализ гётеанских трудов Штайнера в «Размышлениях о Гёте» (М., 1914). Штайнер отметил филигранную выработку понятий в книге Б. о Гёте. Б. с самого начала был склонен к весьма субъективной и неадекватной интерпретации антропософии: «Чтобы понять мысли доктора о Христе,- писал он,- нужен был путь поста и молчания, и мыслей, и чувств, принимающих крещение» (Воспоминания о Штейнере. С. 296). Поэту и тогда по милости Божией не был закрыт путь воцерковления, о чем ясно свидетельствуют следующие его слова: «Надо уповать, что можно сподобиться благодати Христовой; будем лучше словами говорить о законе, а дыханием уст взывать к благодати!» (Там же. С. 303).

Стихотворения, создававшиеся под знаком приобщения к антропософии, составили идейную канву кн. Б. «Звезда» (Пг., 1922). А. В. Лавров, один из крупнейших знатоков творчества Б., справедливо считает: антропософия, уделявшая настойчивое внимание проблеме внутреннего самопознания человека, совершенствования личности, подвела Б. к разработке автобиографической темы как ведущей в его творчестве. Из задуманного многотомного цикла произведений под общим заглавием «Моя жизнь» до революции был написан только роман «Котик Летаев» (1916; 1-я публ.: Скифы. Пг., 1917-1918. Сб. 1-2; отд. изд.: Пг., 1922). Его тема - первые восприятия мира рождающимся сознанием младенца, передача первоначальной текучести детского представления о действительности, когда время граничит с пространством, а реальность с мифом; можно считать, что это своеобразная художественная попытка реконструкции переживаний, отмирающих у взрослых. По уровню мастерства, с каким воплощает Б. фантастические картины, творимые интуицией и воображением из хаоса впечатлений, роман принадлежит к числу его лучших созданий. С. А. Есенин, назвавший в ст. «Отчее слово» (1918) «Котика Летаева» «гениальнейшим произведением нашего времени», поставил в заслугу Б. то, что он «зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслим только тенями мыслей» (Собр. соч.: В 6 т. М., 1979. Т. 5. С. 161). Непосредственным продолжением «Котика Летаева» стал роман Б. «Крещеный китаец» (1921; 1-я публ. под загл.: Преступление Николая Летаева // Записки мечтателей. 1921. Вып. 4; отд. изд.: М., 1927), также написанный на основе детских переживаний и воспоминаний. Сходную по типу с автобиографическими романами задачу показать творимый космос Б. решает в поэме о звуке «Глоссолалия» (1917; опубл.: Берлин, 1922) - фантазии о космогоническом смысле звуков человеческой речи. Интуитивный поэтический анализ этих микроэлементов позволяет чувствовать мир как стихию непрерывного творческого созидания. Тот же исходный пафос сказывается в работах Б. по поэтике, собранных в его кн. «Поэзия слова» (Пг., 1922), в ст. «Жезл Аарона: (О слове в поэзии)» (Скифы. Пг., 1917. Сб. 1), в стиховедческих исследованиях ритмического жеста (эвритмия). Кн. «О ритмическом жесте» (1917) осталась неопубликованной; разработанная в ней методика описания стихового ритма была впосл. изложена Б. в работе «Ритм как диалектика и «Медный всадник»» (М., 1929).

Начало первой мировой войны Б. воспринял с космополитических и резко антимилитаристских позиций, более того, для него она стала вопиющим симптомом всеобъемлющего кризиса европ. культуры и цивилизации, о чем он поведал в четырехчастном цикле литературно-философских этюдов «На перевале»: «Кризис жизни» (Пг., 1918), «Кризис мысли» (Пг., 1918), «Кризис культуры» (Пг., 1920), 4-я часть, «Кризис сознания» (1920), осталась неопубликованной.

В авг. 1916 г. Б. был призван на военную службу и возвратился на родину; в сент. получил отсрочку и до янв. 1917 г. жил в Москве и Сергиевом Посаде. Февральскую революцию он встретил в Петрограде, наивно восприняв ее как предвестие грядущего преображения, революции духа (очерк «Революция и культура» - М., 1917). Ф. А. Степун отмечал неукорененность Б. в лоне культурно-исторического сознания и традиции: «Белый витал над историей. Его пророческое сознание жило космическими взрывами и вихрями» (Бывшее и несбывшееся. Лондон, 1990. С. 269). Финал написанного в авг. 1917 г. стихотворения «Родине» передает отношение поэта к падению самодержавия:

И ты, огневая стихия,

Безумствуй, сжигая меня.

Россия, Россия, Россия -

Мессия грядущего дня!

Это отношение проецируется Б. и на Октябрьскую революцию 1917 г., о чем свидетельствует поэма «Христос воскрес» (Пг., 1918), идейно созвучная поэме «Двенадцать» А. Блока.

С 1918 г. Б. активно участвует в работе лит. студии московского Пролеткульта, становится одним из зачинателей ряда культурных инициатив (с 1919 г. председатель Вольной философской ассоциации в Петрограде), выступает с лекциями, участвует в альманахе «Записки мечтателей» (1919-1921), пишет автобиографическую поэму «Первое свидание» (Пг., 1921). Эту поэму нек-рые исследователи (Лавров) считают вершиной поэтического творчества Б. В авг. 1918 г. Б. побывал в Черниговском скиту (близ Сергиева Посада), вероятно, по совету свящ. П. Флоренского.

С сент. 1919 по март 1920 г. Б. работает в Отделе охраны памятников старины. 28 янв. 1920 г. он заключает договор с изд-вом 3. И. Гржебина на издание cобрания сочинений, но проект не был осуществлен. «Военный коммунизм пережил он, как и все мы, в лишениях и болезнях,- вспоминал В. Ф. Ходасевич.- Ютился в квартире знакомых, топя печурку своими рукописями, голодая и стоя в очередях. Чтобы прокормить себя с матерью, уже больною и старою, мерил Москву из конца в конец, читал лекции в Пролеткульте и в разных еще местах, целыми днями просиживал в Румянцевском музее, где замерзали чернила, исполняя бессмысленный заказ Театрального отдела (что-то о театрах в эпоху французской революции), исписывая вороха бумаги, которые, наконец, где-то и потерял. В то же время он вел занятия в Антропософском обществе, писал Записки чудака, книгу по философии культуры, книгу о Льве Толстом и другое» (Некрополь: Восп. М., 1991. С. 60).

Деятельность советской власти и идеологическая экспансия большевизма, гонения на религию вкупе с обстоятельствами всеобщей разрухи способствовали все более усугубляющемуся конфликту Б. с пореволюционной действительностью; с 1919 г. он предпринимает ряд попыток выехать за границу. В Духов день, 20 июня 1921 г., начинает писать поэму «Первое свидание» - реквием по своей молодости, по гибнущей России и рус. культуре. В сент. 1921 г. Б. получил разрешение на выезд, 20 окт. отбыл в Берлин.

2 года, проведенных в Германии, прошли для него под знаком глубокого внутреннего кризиса, вызванного разрывом с А. Тургеневой и определенной девальвацией антропософских воззрений. Ходасевич считал, что значение антропософского движения и личности Штайнера Б. явно преувеличивал, он ехал за границу, чтобы найти поддержку у братьев антропософов и их вождя, но оказалось, что до России им дела нет (Там же. С. 60). Переживания той поры отразились в кн. стихов «После разлуки: Берлинский песенник» (Пг.; Берлин, 1922), в к-рой Б., выявляя мелодическую основу поэтического текста, провозгласил «школу мелодизма». Б. утверждал, что каждый поэт призван быть композитором, а стихи следует исполнять в сопровождении различных муз. инструментов; стихи в этом сборнике имели пояснения: для скрипки, для валторны, для виолончели и т. д. Мелодизм стал отправной точкой в работе Б. над кн. «Зовы времен» (1931; опубл. впервые Дж. Малмстадом в изд.: Белый А. Стихотворения. Münch., 1982. Т. 2), к-рая в большей части состоит из существенно переработанных стихотворений 1900-х гг.

В дек. 1921 г. Б. организовал в Берлине при изд-ве «Геликон» ж. «Эпопея»; значительную часть объема 4 номеров «Эпопеи» (1922-1923) заняли его «Воспоминания о Блоке». Впосл. Б. переработал их и использовал в кн. «Начало века». В Берлине Б. колебался между убежденными противниками большевистской власти, с одной стороны, и сменовеховцами и просоветскими кругами, с др. В статьях «Культура в современной России» (Новая русская книга. Берлин, 1922. № 1), «О Духе России и «духе» в России» (Голос России. Берлин, 1921. 5 марта), констатируя гибель жизненных устоев, деморализацию, распад быта в советской России, Б. все же выражал надежду на воскрешающую силу неистребимого духовного творчества.

Решение возвратиться на родину, вызванное острым чувством недовольства берлинской жизнью, было ускорено под воздействием общения с Клавдией Николаевной Васильевой (впосл. его жена), председательницей Московского антропософского об-ва. В кон. окт. 1923 г. Б. возвратился в Москву. Свои удручающие берлинские впечатления он отобразил в очерке-памфлете «Одна из обителей царства теней» (Л., 1924), к-рый завершается гимном родному Арбату и вновь обретенной Москве. Общественная ситуация сер. 20-х гг. в Советской России, однако, не благоприятствовала полноправному вхождению Б. в лит. процесс. На отношении к Б. в офиц. печати сказывалась хлесткая, резко негативная оценка, данная его творчеству Л. Д. Троцким в кн. «Литература и революция» (1923), где Б. охарактеризован как покойник, к-рый ни в каком духе не воскреснет. Через неск. лет др. большевистский идеолог, А. А. Жданов, назвал Б. в ряду представителей реакционного мракобесия, в 1-м изд. Большой советской энциклопедии поэзия Б. заклеймена за идеализм, религ. мистицизм и мистические пророчества. Б. оказался в фактической изоляции, постоянно чувствовал себя внутренним эмигрантом. Весной 1925 г. он поселился в подмосковном пос. Кучино, где жил до весны 1931 г., бывая в Москве лишь изредка. Заметным событием в этот период его жизни стала постановка во МХАТе в нояб. 1925 г. пьесы «Петербург», написанной на сюжет одноименного романа (опубл. Дж. Малмстадом: Гибель сенатора (Петербург): Ист. драма. Berkeley, 1986). «Закону несовпадения метра и ритма должно быть в поэтике присвоено имя Андрея Белого»,- считал Ходасевич (Некрополь: Восп. М., 1991. С. 55).

2 крупных творческих замысла Б., над осуществлением к-рых он трудился в 20-х гг., не предназначались для печати в СССР: философский труд «История становления самосознающей души» (не закончен, опубл. фрагменты) и «Воспоминания о Штейнере» (1929; опубл. Ф. Козликом: П., 1982). Последней крупной литературоведческой работой Б. стало исследование «Мастерство Гоголя» (М.; Л., 1934), во многом предвосхитившее позднейшие подходы к анализу художественного текста и расцениваемое как один из высочайших взлетов гуманитарной науки в стране в 1-й пол. XX в. (см.: Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 10).

Летние месяцы 1927-1929 гг. Б. провел на Кавказе, в Грузии и Армении. Результатом этих поездок стали путевые очерки «Ветер с Кавказа», «Впечатления» (М., 1928) и «Армения» (1928; отд. изд.: Ереван, 1985). В них Б. не только делится впечатлениями от природы и культуры увиденных им стран, но и впервые пытается сочувственно осмыслить и описать происходящие социальные преобразования. В стремлении найти общий язык с новой действительностью, приемлемые формы контакта с советской лит. средой соединялись искренний порыв и вынужденный компромисс, что сказалось и на мемуарной трилогии Б. «На рубеже двух столетий» (М., 1930), «Начало века» (М.; Л., 1933), «Между двух революций» (Л., 1934).

Автобиографические мотивы развиваются и в романе Б. «Москва» (Т. 1. Ч. 1: Московский чудак; Ч. 2: Москва под ударом. М., 1926; Т. 2: Маски. М., 1932), к-рый был написан и напечатан в советской России. Здесь нарисованы картины московской жизни предреволюционных лет. Задача Б. - создание новой повествовательной прозы: ритмически и метрически организованной, изобилующей синтаксическими инверсиями, опытами словотворчества, сложными метафорическими построениями (Лавров). Способ мысли, оценки и самооценки персонажей ориентированы здесь на евангельский текст, суть романа - победа Христа в человеческой душе (Кожевникова Н. А. Евангельские мотивы в романе А. Белого «Москва»). Для сравнения оценка романа «Петербург» Р. В. Ивановым-Разумником: в душах персонажей Б. побеждает Христос, побеждает после того, как страданиями преображается их душа; трагедией души очищены все они, ибо душевные страдания Христу сопричтение (Восток или Запад? («Петербург», роман Андрея Белого) // Рус. ведомости. 1916. № 102). В глубине души Б. остался христианином и, как блудный сын в евангельской притче, вернулся в отчий дом.

В июле 1933 г., отдыхая в Коктебеле, Б. получил солнечный удар; вызванные им сильные головные боли привели к тяжелой болезни и послужили причиной смерти.

В некрологе, опубл. в «Известиях» (9 янв. 1934) за подписями Б. А. Пильняка, Б. Л. Пастернака и Г. А. Санникова, сообщалось: «...умер от артериосклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских, но и мировых... Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы... Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения».

Урна с прахом поэта захоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.