КАРИНСКИЙ

Михаил Иванович (4.11.1840, Москва - 20.06.1917, Вятка, ныне Киров), философ, проф. СПбДА. Род. в семье священника, благочинного Ивановского сорока. После окончания духовного уч-ща в 1852 г. поступил в МДС, в 1858 г.- в МДА, где в наибольшей степени испытал влияние профессора метафизики и истории философии В. Д. Кудрявцева-Платонова. Окончил академию 4-м по списку магистром богословия XXIII курса, защитив дис. «Египетские иудеи при Птоломеях». В переработанном виде она была опубликована в ж. «Христианское чтение» (1870). С 4 янв. 1863 по 1865 г. профессор гражданской истории и греческого (с 1863 латинского) языка в Вифанской ДС. Был избран членом Педагогического и распорядительного собрания правления семинарии. 13 янв. 1865 г. К. благодаря своим научным способностям был переведен в МДС на должность профессора лат. языка, логики и психологии. С 1867 г., после преобразования семинарии по новому уставу, он также преподавал педагогику. В 1868 г., согласно прошению, К. был перемещен на кафедру лат. языка.

С 15 авг. 1869 г. К.- доцент вновь открытой (согласно академическому уставу 1869) кафедры метафизики СПбДА. Он получил эту должность во многом благодаря ходатайству проф. И. А. Чистовича, к-рому было поручено рассмотрение программ, представленных кандидатами на вакантную после смерти в 1867 г. проф. В. Н. Карпова кафедру логики и психологии,- А. Е. Светилиным (преподавателем СПбДС) и К. На кафедру был избран первый кандидат, но вместе с тем 9 июня 1868 г. конференция СПбДА постановила, учитывая особую способность К. к «разбору метафизических вопросов», назначить его на открывающуюся кафедру метафизики без конкурса (Миртов. 1913. С. 37-38).

Еще в 1868 г. конференция СПбДА обратилась в Синод с ходатайством направить К. в командировку в Германию для ознакомления с методикой преподавания философии в университетах и для более качественной подготовки к предполагаемой деятельности в академии. Ходатайство не было удовлетворено до утверждения нового академического устава. 11 июня 1870 г. совет СПбДА вновь обратился в Синод с ходатайством «о командировании г. доцента М. И. Каринского в Германию для посещения лекций профессоров философии в тамошних университетах, преимущественно в Гёттингенском и Йенском». 30 нояб. 1870 г. на это ходатайство последовало разрешение Синода, к-рый выделил К. для проживания за границей 1500 р.

Как правило, корпорация каждой из 4 духовных академий формировалась за счет собственных выпускников. Исключения, когда выпускник одной академии становился профессором другой, допускались редко. В данном случае перевод выпускника МДА в СПбДА, а также особая забота совета академии об отправке К. в заграничную командировку свидетельствовали о выдающихся его способностях и познаниях в области философских дисциплин.

С апр. 1871 по апр. 1872 г. К. занимался в ун-те Гейдельберга, где посещал лекции Э. Целлера по психологии и философии права, К. А. фон Рейхлина-Мельдега по эстетике и О. Каспари по истории материализма; в Йенском ун-те он слушал лекции К. Фишера по истории древней философии и К. Фортлаге по метафизике и логике и, наконец, в Гёттингенском ун-те посещал курсы Р. Г. Лотце по логике и психологии и Ю. Бауманна по истории философии. По завершении заграничной командировки К. подал в совет академии отчет «Критический обзор последнего периода германской философии», к-рый представлял собой исследование по истории философии в Германии в 1-й пол.- сер. XIX в. Совет СПбДА постановил опубликовать отчет за казенный счет (ХЧ. 1873. Ч. 1, 2). Его объем составил 333 страницы (отд. изд.: СПб., 1873).

В критическом обзоре нем. философии К. сделал 2 главных вывода: решение вопросов метафизики невозможно без разрешения проблемы познания, но Кантово разрешение проблемы, к-рое определяло последний период философии, по мнению К., научно несостоятельно. Следов., на 1-м плане в метафизике должны быть вопросы о самом познании. При отсутствии общепризнанной теории знания не хватает ни элементов для построения положительной системы метафизики, ни существенной научной основы. Поэтому задача преподавателя метафизики, по заключению К., прежде всего в критическом рассмотрении претендующих на научный характер решений метафизических проблем (Миртов. 1913. С. 39).

24 сент. 1873 г. К. был определен экстраординарным профессором СПбДА по кафедре метафизики, 13 мая 1874 г. перешел на кафедру истории философии, к-рую до этого времени занимал Чистович. 7 апр. 1880 г. К. подал в совет С.-Петербургского ун-та прошение допустить его к защите дис. «Классификация выводов» на соискание степени доктора философии. Рецензентами и оппонентами соискателя выступили проф. М. И. Владиславлев и доцент И. Б. Троицкий. По итогам защиты, состоявшейся 19 мая 1880 г., совет ун-та 30 мая единогласно удостоил К. степени доктора. 7 июня того же года К. был утвержден в звании ординарного профессора СПбДА.

В курсе лекций К., которые он читал в СПбДА, выделяют 3 основных раздела: древнюю философию, новую философию и курс истории философской этики; эти курсы он, как правило, читал поочередно. По воспоминаниям студентов, К. читал лекции без записей, «всецело погружаясь в процесс воссоздания и выяснения излагаемого философского учения и постепенно воодушевляясь. Речь Каринского отличалась большой выразительностью и стильностью: в веских и содержательных, точных и ясных положениях как будто вычеканивались со всею рельефностью специфические пункты излагаемой системы, а довольно большие периоды, которые так характерны вообще для слога Каринского, отличаясь внешней и внутренней соразмерностью, придавали этой речи своеобразную красоту» (Там же. С. 6). К. никогда не проводил сравнительного анализа философских систем с христ. мировоззрением, чем приводил в смущение нек-рых студентов. Так, буд. митр. Антоний (Храповицкий) подозревал профессора даже в неверии. «Никогда не слышали мы от него о Христе или о Церкви. Правда, и наука-то была светская, но, кажется, отчего бы не проговориться?» - недоумевал преосвященный автор по окончании курса. Впосл. он встретился с К. «верст за 700 от Академии в одном большом монастыре». Это паломничество профессора и благоговейное отношение к святыням мон-ря настолько удивили бывш. студента, что последний выразил ему прежние сомнения: «А ведь наши долго подозревали, что вы ни во что не веруете. И что бы вам иногда сказать: «Господь наш Иисус Христос», или что-либо подобное? Или стыдитесь?» - «Нет,- отвечал профессор,- я своих убеждений отродясь не стыдился, а хотел, чтобы ваша братия своим умом доходила по моим лекциям. Не все же на помочах ходить; авторитетов религиозных у вас и без меня довольно, а вы мозгами поворочайте хорошенько, так и по моей науке к тому же придете» (Полугодовщина со дня кончины. 1918).

Помимо академии К. читал лекции по логике и психологии на Высших женских (1882-1889) и Педагогических курсах (1891-1892) в С.-Петербурге. 15 авг. 1894 г. исполнилось 25 лет штатной преподавательской деятельности К., и определением Совета академии он был представлен Синоду для утверждения в звании заслуженного ординарного профессора. Указом Синода от 13 сент. того же года К. получил это звание. На том же заседании совета было рассмотрено прошение К. об увольнении со службы при академии с назначением пенсии. Прошение было удовлетворено резолюцией митр. С.-Петербургского и Ладожского Палладия (Раева) от 24 сент. 1894 г. Студенты академии преподнесли в дар ученому комплекты полных собраний трудов Платона и Аристотеля. В 1896 г. К. был избран почетным членом СПбДА, позже - почетным членом МДА, КДА, Философского об-ва при С.-Петербургском ун-те, Психологического об-ва при Московском ун-те. Во время педагогической деятельности К. был награжден орденами св. Станислава 2-й степени и св. Анны 2-й степени.

К. подготовил плеяду ученых и специалистов в области философских дисциплин. Так, в окт. 1894 г. на вакантную кафедру истории философии был избран один из учеников К., преподаватель Волынской ДС Д. П. Миртов, который занимал кафедру вплоть до закрытия академии в 1918 г. Другой его ученик, В. С. Серебренников, написавший под его руководством канд. соч. «Английская психология и вопрос о прирожденных началах знания деятельности», в 1887 г. занял кафедру психологии, позже создал психологический кабинет, студенческое психологическое об-во, деятельность к-рого была известна за пределами академии; он же написал магист. дис. «Учение Локка о прирожденных началах знания и деятельности» и исследование «Лейбниц и его учение о душе человека» (СПб., 1908).

После ухода с преподавательской службы К. продолжил научно-исследовательскую деятельность, публикуя статьи в «Журнале министерства народного образования» (ЖМНП). Когда в 1907 г. от штатной должности доцента по кафедре логики и метафизики был отчислен А. П. Высокоостровский, не написавший магистерской диссертации, Совет академии обратился к К. с просьбой возглавить вакантную кафедру. К. согласился читать лекции только по логике и отказался от метафизики. Совет академии готов был принять условия ученого и разделить кафедру на 2 отдельные, но это решение не было утверждено Синодом. Временно исполняющим обязанности профессора данной кафедры оставался Высокоостровский.

К. скончался на даче под Вяткой, куда уехал вместе с детьми (у него было 2 сына, Николай и Владимир) и их семьями. Отпевание в Вятском Трифоновом мон-ре совершил ученик почившего еп. Глазовский Павел (Поспелов). К. был погребен на монастырском кладбище, не сохранившемся в советское время.

Философские воззрения К., сформировавшиеся в ранний период его творчества, представлены в лекционном курсе «Обзор философских учений» (литографии лекций 1874 и др.). К., определяя философию как «стремление духа человеческого к познанию сущности, основ, начала и цели всего сущего», последовательно рассматривал «главнейшие направления философской мысли» (Обзор. 1874. С. 2-3, 8-15). В числе основных проблем философии К. выделил вопросы познания (гносеология), первопричин бытия (рациональное богословие), сущности бытия (космология), начал и целей человеческой деятельности (логика). Две части курса были построены, во-первых, по хронологическому принципу: философия древняя, преимущественно греческая, средневековая, новая, от Возрождения до Канта и от Канта до XIX в.; во-вторых, по принципу рассмотрения отдельных философских учений или систем в их историческом становлении. К. большое внимание уделял критике материализма и атеизма, к-рый «истребляет благоговение ко всеобщим нравственным законам жизни и предоставляет всех и каждого влечениям эгоизма» (Там же. С. 144-162, 181). Он отмечал «тесную связь» даже «новой философии» с идеями христианства и считал, что «неудовлетворительность философского познания восполняется религией» (Там же. С. 33, 222).

В магистерской диссертации К. представил краткий, но цельный обзор жизни и истории иудеев в Египте (III в. до Р. Х.- I в. по Р. Х.), рассмотрел их отношение к языческому обществу и к палестинским иудеям; обратил особое внимание на деятельность об-ва терапевтов и иудейско-александрийскую философию. В заключении он поместил краткий обзор литературы, посвященной теме диссертации. К. подробно рассмотрел творчество Филона Александрийского. В отзыве на диссертацию Э. Л. Радлов отметил, что «образованные люди считают своим долгом читать Ренана, который в пятом томе своей истории евреев говорит о Филоне, об Аристовуле и вообще о египетских евреях, между тем, наш русский автор тот же самый предмет трактует с таким же талантом, как и Ренан, но с несравненно большим пониманием философского значения Филона» (Радлов. 1895. С. 8).

Продолжением магистерской диссертации К. стала статья, опубликованная в ЖМНП в 1876 г. и посвященная подложным стихам в сочинении иудейского философа Аристовула, жившего во II в. до Р. Х. и примыкавшего к школе перипатетиков. На основе историко-филологического анализа К. заключил, что т. н. Аристовуловы фрагменты, встречающиеся в сочинениях Иустина Философа, Климента Александрийского и Евсевия Кесарийского и включающие стихотворения под именами Орфея и Арата, возможно, составлены лицом, принадлежавшим к иудейскому обществу. В том же году К. опубликовал статью о философе-пифагорейце Аполлонии Тианском и о его биографии, составленной в нач. III в. Филостратом Младшим. Не соглашаясь с Ф. К. Бауром, видевшим в жизнеописании Аполлония кальку с описанной евангелистами жизни Христа, К. доказал, что если повествование Филострата не может быть признано исторически правдивым во всех частностях, то оно все же основывалось на фактических данных, т. е. не было только измышлением Филострата.

В 1883 г. К. опубликовал ст. «Связь философских взглядов с физико-астрономическими в древнейший период греческой философии». Указывая, что философия есть учение о бытии как целом, К. оправдывал попытку искать объяснение философии древнейших мыслителей Греции в связи с их физико-астрономическими теориями: «Может быть, такая попытка в самом деле в состоянии пролить некоторый луч света на самую темную эпоху философской мысли и тем в свою очередь дать новое подтверждение предположению о тесной связи между философскими и физико-астрономическими взглядами того времени» (ХЧ. 1883. Ч. 1. № 5/6. С. 636). Исходя из такого суждения, К. сделал заключение, согласно к-рому учения Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена и Пифагора о первоначале (все из него возникает и в него возвращается) следует из их физико-астрономических воззрений.

В 1890 г. вышла монография К., посвященная понятию «бесконечного» греч. философа Анаксимандра. К. не только предложил свое решение одного из запутанных вопросов в истории философии (что такое «апейрон»), но и описал то, как понимали «бесконечное» Анаксимандра древнейшие мыслители, Аристотель и его комментаторы, а также философы нового времени. Александр Введенский, один из рецензентов, отмечал, что понимание К. «апейрона» в смысле бытия единого, составного и равночастного, выведение им пространственной бесконечности первоначала из понятия «вечное движение» должны войти в науку как бесспорные. Рецензента поразило «в обширных рассуждениях автора об этом предмете одно обстоятельство: у него масса косвенных соображений, очень тонких и остроумных, и ни одного решительного, неопровержимого довода, ни одного ясного свидетельства, которого нельзя было наклонить также и в противоположную сторону». Не соглашаясь с отдельными взглядами К., рецензент заключил, что «рассматриваемая монография, как и другие работы того же автора, изложена с образцовою точностью: он высказывает свои суждения сдержанно и формулирует их всегда строго, что, впрочем, иногда, особенно в случае нерешительности приговора, влечет за собою некоторую отвлеченность и тяжеловатость изложения» ([Рец. на кн.:] Каринский М. И. Бесконечное Анаксимандра // ВФиП. 1891. Кн. 9. Отд. 2. С. 107-108).

Вторым по времени появления исследованием К. является его отчет о заграничной командировке, «имевшей целию ближайшее изучение современного положения метафизики в Германии». Отмечая, что «жалобы на оскудение самостоятельной и оригинальной философской мысли давно уже сделались едва ли не общим местом, когда речь идет о послегегелевском периоде мысли», К. вместе с тем писал, что «последнее время тем не менее представляет такое обилие, такую пестроту и разнообразие стоящих во взаимном антагонизме направлений, какие едва ли можно отыскать в какое-либо другое время» (Критический обзор. 1873. Ч. 1. № 1. С. 70, 71).

По мнению К., ссылавшегося на высказывания нем. мыслителей, исходным пунктом, с к-рого в XIX в. началось развитие мн. направлений нем. философии, была философия И. Канта, а именно его работа «Критика чистого разума». Нем. философия пыталась восполнить пробелы «Критики чистого разума». Высказанная Кантом мысль, что чистые созерцания (пространство и время) и чистые понятия (категории и идеи) не приобретаются извне опытным путем, а составляют необходимую принадлежность познавательной способности человека, стала фундаментом нем. философии. Главный вопрос, на разрешение к-рого направлены усилия всех философских систем послекантовского периода, звучит так: «Каким образом, не отрицая этих результатов критической философии, можно бы было спасти права знания, проникнуть в сокровенную сущность вещей, как они существуют сами в себе?» (Там же. С. 76). Эти философские системы сходятся в том, что кантовские формы знания (созерцание и понятие) могут быть использованы для познания бытия, но как именно они выполняют свое назначение, на этот вопрос даются разные ответы.

К. считал, что И. Г. Фихте, Ф. В. Й. Шеллинг, Г. В. Ф. Гегель и их последователи стремились придать созерцаниям и понятиям предметное значение. Представители 2-го направления (И. Ф. Гербарт, М. В. Дробиш) видели в созерцаниях и понятиях только сырой материал для познания, нуждающийся в длительной и серьезной переработке для того, чтобы из него можно было бы получить определения, имеющие предметное значение. Третьи (Я. Ф. Фриз, Э. Ф. Апельт) пытались достичь предметного знания, имея в виду ту сторону кантовских форм, к-рая не может быть заполнена никаким опытом. Ученые 4-го направления (А. Шопенгауэр, Э. Гартман) искали путь к сущности бытия через содержание знания, хотя у Канта понятие «содержание знания» уже понятия «форма знания». Именно эти 4 направления нем. философии критически проанализировал К.

В заключительной главе отчета он отметил, что кантовская философия и развившиеся из нее направления не избежали «главнейшей ошибки», суть ее в том, что критическая философия Канта признает в основе мыслительной деятельности такие предположения о бытии, к-рые господствуют над мыслью, и вовсе не ставит вопрос о силе законов, господствующих над мыслью. «Мысль есть вечное стремление к свету, вечный позыв понять темное и необъясненное, непрерывная критика всяких, принятых без достаточного основания мнений, настойчивый запрос о правах всякого положения на значение истины, деятельность, стремящаяся все сделать для себя ясным до последних оснований, насквозь прозрачным» (Там же. Ч. 2. № 6. С. 251).

В целом результаты развития послекантовской философии XIX в. К. приводит в виде следующих положений. Во-первых, философские направления, опирающиеся на «Критику чистого разума», не находят путь к познанию истинной реальности. Во-вторых, они исчерпывают все предположения относительно возможности знаний о предмете, которые не разрушают критическую философию. Соответственно, в-третьих, основать философскую систему, остающуюся верной положениям «Критики чистого разума» и в то же время не отрицающую возможность предметного знания, невозможно. Т. о., учитывая многочисленные «прорехи» в «здании», построенном Кантом, надо было создать новую теорию знания. Впосл. К. еще неоднократно возвращался к гносеологическим вопросам. По характеристике Радлова «мышление К. было сосредоточено на вопросах гносеологических - он представляет т. о. блестящее исключение в русской философии» (Радлов. 1917. С. 2).

К. вошел в историю рус. логики как один из крупнейших специалистов, создатель новой классификации выводов. Его докт. дис. «Классификация выводов» признавалась современниками единственным оригинальным и значительным сочинением по логике на рус. языке.

Автор продемонстрировал неубедительность классификаций выводов в 2 противоположных направлениях логики, в силлогистическом аристотелевском и в индуктивном Ф. Бэкона и Дж. С. Милля, как со стороны их систематичности, так и со стороны полноты обозреваемого ими материала. Аристотель, объясняя присущее дедукции движение мысли, считал, что высшее понятие приписывается низшему посредством среднего. Индукция, полная и неполная, представляет собой заключение по поводу видов или предметов, относящихся к к.-л. классу, и ее можно называть выводом от частного к общему. По мнению К., классификацию выводов нельзя основывать на противоположности между индукцией и силлогизмом, это искажает их смысл. Автор писал о несостоятельности логических систем, в к-рых признается значение силлогизма как вывода. К. считал, что прежние классификации не охватывают мн. выводы, объединяют в одну группу разнородные выводы, а однородные - относят к разным группам. Следов., необходимо найти новое основание для др. классификации выводов (Попов А. 1994. С. 27-28, 36-37).

Изложение собственной теории умозаключений К. начинает с определения: вывод «есть перенесение одного из основных элементов установленного уже в нашем знании суждения на соответствующее место в другом суждении на основании некоторого отношения между остальными элементами обоих суждений...». Поскольку в каждом из суждений, основном и выводном, содержатся всего 2 основных элемента: субъект (предмет, о к-ром высказывается суждение) и предикат (то, что высказывается о предмете суждения, признак предмета), при выводе возможно либо перенесение предиката с субъекта одного суждения на субъект другого, либо перенесение субъекта одного суждения на предикат другого (Там же. С. 55, 50-51). 1-й тип выводов опирается на отношение тождества между субъектами суждений и включает положительные умозаключения о наличии того или иного признака. 2-й тип, основываясь на строго логической противоположности 2 определений, приводит к мысли, что субъект одного из них не может быть субъектом другого.

К. подразделяет эти типы выводов на группы, их модификации и т. д., поскольку отношения субъектов и предикатов могут быть разными. Выводы, основанные на сличении субъектов суждений, делятся на дедуктивные (от группы предметов к отдельным предметам), индуктивные (от отдельных предметов к группе предметов) и традуктивные (от отдельных предметов к отдельным предметам). Выводы, основанные на сличении предикатов, делятся на гипотетические и отрицательные (Там же. С. 39, 50-51, 55).

Если в группе предметов определение, выражаемое предикатом, распространяется на любой предмет, то К. именует ее логической группой, а составляющие ее предметы - членами группы. В случае если характеризующий признак не принадлежит каждому предмету группы, а принадлежит всем предметам, автор называет ее агрегатом, а составляющие ее предметы - частями агрегата. «Пример логической группы и агрегата: если все яблоки в корзине спелые, то и каждое яблоко в отдельности тоже спелое. С другой стороны, если пакет с яблоками весит 1 кг, то неверно, что каждое яблоко в отдельности весит 1 кг». Автор делит все выводы на те, что сделаны от частного к общему, и на те, что сделаны от общего к частному. Т. о., с одной стороны, есть выводы от отдельных членов группы к логической группе и от отдельных частей агрегата к агрегату, а с другой - выводы от логической группы к члену группы и от агрегата к части агрегата (Там же. С. 40).

К. выдвинул теорию, согласно которой «процесс умозаключения есть процесс переноса познанных признаков с одного предмета на другой предмет на основании установленного тождества этих предметов». Этот подход помогал ему строить классификацию умозаключений, помимо обычных для традиц. логики выводов она охватывает также выводы полной индукции с составным определением, умозаключения вероятности, выводы по гипотезе.

К. по-новому решил вопрос о взаимоотношении дедукции и индукции, разработал методику разделения выводов от частного к общему и от общего к частному, доказательства причинной связи между явлениями. Его главной заслугой как логика считается отказ от простого описания и сопоставления разнообразных форм вывода, анализ их структур и поиск логического основания для каждого из выводных процессов.

К. отметил, что в классической логике доказательство истинности любого суждения представляет собой вывод этого суждения из др. положений, к-рые считаются истинными. Однако сами посылки доказательства могут требовать доказательства. Процесс поиска доказательств не может продолжаться бесконечно, иначе нам не удалось бы доказать ни одного суждения. Значит, в науке безусловно существуют такие предпосылки знания, к-рые ниоткуда не выводятся, не требуют доказательства и тем не менее признаются достоверными. Подобных самоочевидных истин, или аксиом, немного. Вопрос о самоочевидных истинах распадается на 3 вопроса: во-первых, право самоочевидных истин считаться умозрительным знанием; во-вторых, происхождение в непосредственном сознании веры в аксиомы; в-третьих, достоверность этих истин (Там же. С. 120; Радлов. 1917. С. 10-11). Одну из задач гносеологии составляет определение, какие истины следует признать самоочевидными и насколько оправдана их достоверность. К. приступал к ее решению с изучения уже имеющихся ответов, содержащихся в работах Канта и англ. представителей нового эмпиризма. В работе «Об истинах самоочевидных», опубликованной в 1893 г., К. поместил лишь «разбор мнения Канта» об аксиомах (Там же. С. 91-92).

Объяснить, каким образом человеческое сознание способно составить достоверное суждение о познаваемом предмете, Кант пытался через 2 положения. Во-первых, достоверное знание ограничивается одними явлениями, а создаваемые познавательными способностями человека явления подчинены законам деятельности познавательных функций рассудка. Во-вторых, связь тех понятий, к-рыми характеризуются субъекты и предикаты в аксиомах математики и самых общих положениях естествознания, обусловлена природой человеческой созерцательной способности познания, и именно в силу этого связь понятий может усматриваться умозрительно.

В работе «Об истинах самоочевидных» К. утверждал: если согласиться с Кантом в том, что предметы знания зависят от мысли, то умозрительный характер математических аксиом не будет в полной мере объяснен, а умозрительный характер высших законов естествознания окажется выведенным в произвольном порядке (Там же. С. 93).

Положительные рецензии на книгу «Об истинах самоочевидных» появились в ж. «Вопросы философии и психологии». В. С. Серебренников и Я. Н. Колубовский указывали на достоинства монографии: подробность, добросовестность, самостоятельность и т. п. Вместе с тем вскоре в том же журнале был помещен отрицательный отзыв профессора С.-Петербургского ун-та А. И. Введенского на эту книгу. По мнению Введенского, центральный пункт «Критики чистого разума» Канта - учение о времени. Не разобрав предварительно этого учения, К. не смог понять и остального, в частности теорию познания Канта: «Пусть г. Каринский опроверг или сильно поколебал Канта, но Канта воображаемого, а не действительного: таков мой ответ на тот вызов, который, по словам моего однофамильца, сделан г. Каринским русским представителям критической философии» (Введенский А. И. О Канте действительном и воображаемом // ВФиП. 1894. Кн. 25. С. 660). В ответных публикациях, в частности «По поводу статьи г. проф. А. И. Введенского: «О Канте действительном и воображаемом»», К. отмечал, что нем. философ, отрицая действительное время, допускал в нас действительную смену представлений, образов, душевных явлений, а не одно лишь представление о подобной смене. Признания этого имеются во всех главных частях трансцендентной аналитики (к-рой посвящена большая часть кн. «Об истинах самоочевидных») и в трансцендентальной эстетике. «Кроме того, если действительной смены представлений нет, то ни одного из наших представлений не было действительно в прошлом, ибо последнее только представляется нам существовавшим. По этой причине ни одного из наших представлений не будет и в будущем. Следов., все наши представления находятся в настоящем. Но если нет ни прошлого, ни будущего, то нет и настоящего, как нет границы между тем, чего нет. Поэтому представлений нет вовсе, т. к. для них просто не существует места. Следов., Кант не мог отрицать действительной смены представлений, ибо такое отрицание привело бы его к отрицанию самих представлений, т. е. к безграничному скептицизму, к упразднению критической философии» (Попов А. 1994. С. 116-117). Т. о., суть дискуссии Введенского с К. оказалась сосредоточена на вопросе: допускал ли Кант, что при одном лишь представлении времени в нас тем не менее происходит действительная, а не одна лишь представляющаяся нам смена душевных состояний, действительная смена наших представлений? По мнению Введенского, Кант не допускал этого, а по мнению К., допускал (Там же. С. 116-117).

Представители эмпиризма выработали теорию, противоположную априористическому учению самоочевидных истин Канта. По мнению эмпириков, достоверным можно признать такое знание, которое имеет в качестве источника чувственный опыт и к-рое допускает только эмпирическую проверку. В исследовании «Разногласие в школе нового эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных» К. проанализировал выводы, сделанные англ. философами Миллем и Г. Спенсером.

Согласно К., если априористическая теория отождествляет необходимую мыслимость аксиом с умозрительным знанием, новый эмпиризм делает попытку объяснить ее влиянием частного и продолжительного повторения в нашем сознании известных сочетаний представлений. Развиваясь, новый эмпиризм определяет 2 взгляда: на ассоциацию представлений, к-рой обуславливается возможность мыслить аксиомы, и на ее познавательное значение. «По Миллю, эта ассоциация, во-первых, должна сполна завершиться в жизни каждого индивидуального сознания, и, во-вторых, она лишена познавательного значения; процесс же, устанавливающий высшие посылки знания, есть индукция. По Спенсеру, неразрывная ассоциация, во-первых, представляет собой результат совокупного опыта целых поколений, и, во-вторых, ей приписывается высокая познавательная значимость. В деле установления исходных посылок знания Спенсер отдает предпочтение ассоциации, опирающейся на большее количество фактов, чем сколько может объять их индукция» (Там же. С. 140-141). По мнению К., в эмпирической теории самоочевидных истин есть 2 ошибки. Во-первых, она отрицает умозрительную очевидность. Во-вторых, «будучи по своей основной тенденции направлением критическим, эмпиризм изменяет этому направлению в своем учении о высших основоположениях знания, делая неудачные попытки невозможного обоснования их на проходящих через сознание соответствующих им фактах опыта» (Разногласие в школе нового эмпиризма. 1914. С. 565).

Радлов пришел к заключению, что «критицизм Каринского занимает посредствующее место между рационализмом Канта и эмпиризмом Милля и Спенсера: Каринский не отрицает умозрительного знания» (Радлов. 1917. С. 3). Но в целом К. «ближе всего стоит именно к Канту; и не только потому, что видит в том же вопросе, что и Кант, главную философскую задачу, а и потому, что и в решении ее, как можно догадываться, он стоит на том же пути и желает лишь избежать того, что называется догматизмом Канта» (Он же. 1895. С. 4-5).

По мнению Д. П. Миртова, среди достоинств К.- объективность в изложении философских взглядов, всесторонность и глубина анализа, основательность, оригинальность и тонкость критики (Миртов Д. П. [Рец. на кн.:] Проф. М. И. Каринский. Разногласие в школе нового эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных // ХЧ. 1915. Ч. 1. № 3. С. 426-427). По мнению Н. О. Лосского, К. не создал собственной теории познания. Его вклад состоит в подтверждении того факта, что ассоцианистический эмпиризм не доказывает существования логически оправданного знания и неизбежно приводит к скептицизму (Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991. С. 194). Радлов отмечал, что «результат критики М. И. Каринского главным образом отрицательный, но всякому, кто хотел бы построить положительную теорию знания, придется считаться с результатами тонкого и основательного анализа, сделанного М. И. Каринским» (Радлов. 1917. С. 3, 18).

К. еще при жизни признавался крупным философом, в первую очередь благодаря таким работам, как «Классификация выводов» и «Об истинах самоочевидных». Вместе с тем современники и исследователи научного наследия К. особо подчеркивали сложность изложения материала, манеру писать длинными фразами, которые иногда занимают по 15 строк, порой отсутствие «раздельности мыслей», что чрезвычайно усложняет чтение его исследований.